СИНТАКСИЧЕСКИЕ НУЛИ В ТЕОРИИ ГРАММАТИКИ[1]

 

Циммерлинг А.В. (meinmat@yahoo.com), Московский государственный гуманитарный университет имени М.А.Шолохова, Россия

 

 

 

В статье обсуждается  статус нулевых элементов в теоретическом синтаксисе. В некоторых случаях введение синтаксических нулей является оптимальным инструментом описания трансформационных отношений между разными конструкциями. Сведение всех гипотетических нулевых местоимений финитного предложения к единому таксону ‘pro’ непродуктивно.  Нулевые местоимения 1-2 л. регулярно обнаруживают свойства отличные от нулей 3 л. Нулевые подлежащие с ролевой семантикой Агенса могут сосуществовать с нулевыми подлежащими без выраженной ролевой семантики. 

 

 

Правильно построенные структуры иногда могут порождаться и распознаваться носителями языка и в том случае, когда не все их звенья выражены эксплицитно. Это побуждает добавить в грамматику раздел, изучающий условия полной и неполной реализации синтаксических структур и свойства т.н. нулевых категорий, которые необходимы для порождения и распознавания синтаксических объектов, но могут быть лишены звуковой оболочки. По современным представлениям, общая грамматика включает операции трех типов — Объединения [поддеревьев] (Merge), Перемещения [поддерева] (Move)[2] и Озвучивания (Spell-Out). В [Циммерлинг 2002: 21, 561] совокупность условий полной и неполной реализации синтаксических структур названа «теорией неполноты», что соответствует термину Spell-out. К компетенции теории неполноты относится выявление факторов, в силу которых эксплицитная реализация компонентов необязательна, затруднена или невозможна. Ключевую роль играют понятия эллипсиса (ellipsis) или стирания составляющей (deletion) и понятие нулевой категории (zero lexeme у И.А.Мельчука, empty category у Н.Хомского).

В прикладном синтаксисе нулевые элементы всегда соотнесены с заданным набором конструкций. Введение  в их представление «нулей» показывает, что данные конструкции порождаются при помощи таких правил, которые позволяют интерпретировать отсутствие некоторой внешне выраженной категории (например, «подлежащего», или «Именной Группы», или «личного местоимения в имен.п.», или «связки») как результат операции по ее устранению из наличного состава высказывания[3]. Благодаря нулям соответствующие конструкции получают разметку, показывающую, как они порождены. Нулевые элементы повышают распознаваемость синтаксических структур и помогают решать одну из главных задач прикладной лингвистики — парсинг естественного языка. Чем больше нулей мы введем, тем больше конструкций мы потенциально сможем распознать. Но набор нулей нельзя расширять ad libitum — иначе обращаясь к каждому новому корпусу текстов и к каждому новому языку, мы будем получать все новые и новые разновидности нулевых категорий. Общая грамматика  решает эту задачу, предлагая строго ограниченный (2-4 типа) набор нулевых таксонов и догматические критерии их определения. Ни одна из версий общей грамматики не основана на полном переборе множества языков мира. В связи с этим встают две проблемы. Во-первых, подгонять новый материал под заранее принятые таксоны нужно так, чтобы различия между нулевыми сущностями в пределах одного и того же таксона не превысили различия между нулями предположительно разного типа. Во-вторых, сами наборы нулевых таксонов в разных версиях общей грамматики не совпадают, поэтому надо проверить, можно ли добавлять те или иные типы нулей в версии общей грамматики, отличные от той, где их изначально выдвинули. Наиболее известными теориями, прибегающими к понятию синтаксических нулей, остаются  учение Ш.Балли об эллипсисе и нулевом знаке [Балли 1955: 175-181] и концепция четырех типов нулевых категорий, выдвинутая в рамках Теории Управления и Связывания  Н.Хомского [Chomsky, Lasnik 1993: 518-523]. Необходимо рассмотреть также теорию И.А.Мельчука [Melčuk 1979] и ревизии  хомскианской доктрины, выдвинутые сторонниками Минималистской Программы (Minimalist Program) в 2000-е гг., ср. [Sigurðsson 2008], [Holmberg 2005].

В естественном языке есть непустое пересечение между явлениями, относимыми к компетенции теории неполноты, и явлениями, относимыми к базовому компоненту синтаксиса, так как не все правила построения верифицируемы. A priori неясно, есть ли в итальянских предложениях типа ит. Questo decisione non rende [e] felice, букв. «Это решение не делает [кого-либо] счастливым», нулевое дополнение с генерическим значением, как утверждает Л.Рицци. Чем больше постулатов о свойствах правильно построенных структур содержит теория синтаксиса, тем сильнее она нуждается в критериях неполноты. Самая подробная теория нулевых категорий возникла в рамках доктрины Хомского, где принят постулат об изоморфности всех составляющих.

Понятие эллипсиса  сугубо синтаксично: оно применимо лишь к тем объектам,  которые состоят из синтаксических элементов низшего уровня, т.е. к  предложениям и словосочетаниям. Понятие нулевого знака разработано структуралистами начала XX в. в связи с анализом грамматического значения: оно применимо как к морфологическим, так и к синтаксическим объектам. Р.О. Якобсон в статье 1939 г. показал, что нулевые словоформы и нулевые лексемы, т.е. элементарные знаки, имеющие означаемое, но лишенные означающего, могут быть выведены на основе тех же отношений между планом выражения и планом содержания оппозиций сложных синтаксических знаков, что и нулевые морфы и нулевые морфемы. Программа Якобсона была развита И.А.Мельчуком. Постулировав для предложений типа рус. Улицу засыпали песком  нулевую лексему 3 л. мн.ч. со значением «люди», И.А.Мельчук признал ее нетождественной реальной лексеме люди, так как отсутствие материального подлежащего с генерическим значением дает в русском языке другой эффект, нежели употребление лексем люди или кто-нибудь [Мельчук 1995: 180, 184, 187]. Но если синтаксический нуль нигде не синонимичен материальному элементу, то критерий выделения нулевых  лексем не соответствует определению нулевого знака по Балли как такого знака, который имеет «определенное значение и определенную позицию» в синтагме, которую «можно заменить одной или несколькими синтагмами того же вида, где этот [знак] имеет эксплицитную форму». Поэтому попытка игнорировать разницу между нулевыми знаками в синтаксисе и в других уровнях репрезентации обречена на неудачу.

Понятие нулевых категорий в Теории Управления и Связывания держится не на постулате о знаковых свойствах элементов, но на несовпадении уровней репрезентации [Chomsky, Lasnik 1993: 518-523]. Четыре типа пустых категорий различаются значением признаков матрицы из двух столбцов [± анафоричность, ± местоименность]. Один из  четырех типов — нулевые местоимения (pro) [- анафоричность, + местоименность] — обобщает случаи опущения неанафорического подлежащего и частично соответствует нулевым лексемам Мельчука. Синтактика всех четырех типов — нулевых местоимений (pro), нулевых подлежащих вставленной предикации (PRO) [+ анафоричность, + местоименность], следов ИГ, устраняемых в позиции повторной номинации [+ анафоричность, - местоименность], следов линейного перемещения [- анафоричность, - местоименность] вытекает из их места в структуре.

 

Рис. 1

[- анафоричность, + местоименность]

Нулевые местоимения (pro)

[+ анафоричность, + местоименность]

Нулевые подлежащие вставленной предикации (PRO)

[+ анафоричность, - местоименность]

Следы ИГ, устраняемые в позиции повторной номинации

[- анафоричность, - местоименность]

Следы линейного перемещения

 

Различия между нулевыми лексемами  по Хомскому и по Мельчуку не столь велики, чтобы отрицать сходство их теорий. В обоих случаях нули объясняют неполное соответствие разных уровней репрезентации, и это, по-видимому, единственный способ обоснования  нулевых сущностей в синтаксисе. Неверно, будто теория Мельчука отказывается от уровневого подхода, при котором более глубокий (n-й) уровень  интерпретирует отношения на n+1-м уровне организации языка. В теории Хомского нулевые категории возникают в силу наложения двух формально-синтаксических репрезентаций предложения, а у Мельчука интерпретирующим уровнем для поверхностного синтаксиса оказывается семантика предложения и его ролевая структура. По-существу,  нулевые лексемы 3л. ед.ч. и 3л. мн.ч. в предложениях рус. Улицу засыпало песком и Улицу засыпали песком в теориях Якобсона и Мельчука вводятся потому, что Якобсон и Мельчук признают в них предикат засыпать песком агентивным, а актант улицу — Пациенсом. Это побуждает  их рассматривать пары Рабочие засыпали улицу песком  ® Улицу засыпали песком и  Буря засыпала улицу песком ® Улицу засыпало песком  как диатезные преобразования и постулировать для вторых членов пар «нулевой Агенс». Тем самым, ‘нули Мельчука’ есть ролевые сущности с приписываемыми им референтными свойствами, но этот факт замаскирован семиотическими соображениями. Нулевые категории Хомского ― референциально-дейктические сущности без выраженной ролевой семантики, что признается открыто.

                При обращении к материалу встают следующие вопросы:

  • В каких синтаксических позициях возможны нулевые категории?
  • Обязательна ли гипотеза о нулевых категориях?
  • Можно ли вводить в описание одного и того же языка нулевые категории, выдвинутые с позиций разных теорий синтаксиса?  
  • Как дифференцировать разные типы  нулей в одном и том же языке?

 

Первый вопрос должен решаться по-разному в прикладном и теоретическом синтаксисе. При создании синтаксического процессора и разметке анафорических связей может понадобиться введение нулей самых разных типов. С инженерной точки зрения полезно вводить разные нули для случаев эллипсиса, сочинительного сокращения, для предполагаемых подлежащих инфинитивных, причастных, деепричастных оборотов, для зависимых финитных: отсутствие точных помет только замедлит работу процессора и затруднит пользователю доступ к информации. Но удобство описания не является достаточным основанием для введения нулевых категорий в теоретическом синтаксисе: здесь надо доказать, что нулевые лексемы имеют ряд общих свойств с некоторыми ненулевыми синтаксическими элементами. Пока что такие доказательства были предложены для выражений двух типов ― нулевых подлежащих и нулевых связок (ср. нулевую связку «быть» в наст.вр. изъявит. накл. в русском языке). Нулевые дополнения более эфемерны, так как их признание зависит от наличия структур, где отсутствие материально выраженного дополнения однозначно свидетельствует о том, что позиция дополнения сохранена, но заполняется нулевой лексемой. Гипотезы о нулевых подлежащих и нулевых связках тоже зависят от формализма (are theory-internal), но наличие позиций подлежащего и связки в языках мира в куда меньшей степени зависит от выбора предиката (переходный/непереходный и т.п.) и его синтактики.  

                Вопрос об альтернативах нулям поднят в работе Л.Бэбби [Babby 2002], которая посвящена проблеме введения нулевых подлежащих в структуру безличных предложений. Бэбби  отрицает, что позиция подлежащего входит в валентную рамку глагола и что глагол приписывает подлежащему какую-либо семантическую роль (theta-role). Бэбби отрицает также, что все предложения изоморфны и открывают позицию подлежащего; поэтому он не хочет вводить нулевые подлежащие для таких случаев, как рус. лодку качает или укр. Вазу було розбито (вiтром). Минусом такого подхода является отказ от вывода односоставных предложений из двусоставных (или наоборот). Если не прибегать к предположению о том, что продуктивные модели предложений сосуществуют в одном языке случайно, нужно обосновать механизм, который связывает употребления рус. качать и укр. розбить при материально выраженном подлежащим в имен.п., и при  отсутствии  такового. Именно это и предлагают теории нулевых подлежащих ― от Пауля до Хомского. Это не бесспорное и не единственное решение ―  можно брать односоставные предложения за исходную точку и добавлять позицию подлежащего за счет особых правил. Но в любом случае отказ выводить одну конструкцию предложения из другой не является подлинной альтернативой гипотезе о нулевом подлежащем. Симптоматично, что Дж. Лавин, исследовавший те же факты, что и Бэбби, вновь ввел синтаксические нули  [Lavine 2005]. Альтернативой введению нулей в представление предложений вроде Вазу було розбито (вiтром) было бы признание ИГ вазу подлежащим в косв. п. (oblique subject), но эту возможность Лавин отклонил.[4]  Доказательство реальности нулевых подлежащих состоит в том, что они исключают некоторые другие типы выражений, которые способны занимать позицию подлежащего в том же языке. Этот подход апробирован на материале финского языка в [Holmberg 2005] и на материале русского языка в [Zimmerling 2008], где выделено несколько типов неканонических подлежащих, включая несогласуемое слово это.

                Третий вопрос решается в зависимости от того, как моделируется теория. Поскольку нулевые лексемы Мельчука реально обосновываются несовпадением разных уровней репрезентации синтаксиса, непреодолимых препятствий для введения их в другие концепции, где используется представление об уровнях (этапах, фазах и т.п.) порождения предложения, в том числе ― в Минималистскую Программу Хомского, нет, что мы пытались показать в [Zimmerling 2007]. Добавить новые виды нулевых категорий (следы и pro), можно и в модель «Смысл –Текст». То, что ни то, ни другое до сих пор не сделано, объясняется человеческим фактором.

                Четвертый вопрос — догматический. Исходная матрица из двух столбцов [± анафоричность, ± местоименность], дающая четыре типа нулевых категорий (pro, PRO, след линейного перемещения, след R-выражения), недостаточнa для описания материала. Таксон pro используется для обозначения двух заведомо разных явлений ― нулевых личных местоимений и гипотетических аналогов формального подлежащего, ср. дат. Det er gott “это хорошо” и исл. Æ-er gott “то же”. Сама комбинация черт [+anaphoric, +pronominal], в 1980-е гг. постулированная Хомским для PRO, т.е. подлежащего контролируемого инфинитивного оборота, с точки зрения лингвиста выглядит странно, о чем его последователи решились сказать сейчас. Х. Сигюрдссон пишет о том, что конструкты ‘anaphoric’ и ‘pronominal’ не есть собственно языковые признаки, так как за ними не стоят никакие синтаксические операции (they are not accessible or visible to syntax as objects or units) и они не поддаются семантической интерпретации (get no interpretation at the semantic interface). Сигюрдссон предлагает считать, что  PRO ― референтная категория местоименного типа, имеющая морфологический падеж и согласовательные признаки (a phi-feature variable with morphological case), см. [Sigurðsson 2008a: 2]. Такая ревизия PRO превращает ее в аналог нулей, опирающихся на понятие означаемого. Другие теоретики стремятся свести PRO к рутинной процедуре вычеркивания кореферентных составляющих в матричной и вставленной клаузе: такой подход называется термином ‘movement theory of control’, ср. [Boeckx & Hornstein 2004]. Но movement theory of control, утверждающая, что PRO ― просто стертый след (deleted copy), не объясняет свойства тех конструкций, для которых в свое время был предложен таксон PRO. Кроме того, вызывает вопросы само понятие «копирования», на которое опирается  movement theory of control. Речь идет о попытке выдать инженерное решение за теоретический постулат и свести базовое понятие синтаксического перемещения (movement) к предположительно более простым операциям ― присоединению поддеревьев (merge) и копированию (copying) c возможностью/невозможностью восстановления копии (reconstruction). 

                Утверждения, будто прогресс доктрины Хомского отменил понятия Перемещения и следа (trace), не стоит принимать буквально: перемещение поддерева (Internal Merge), моделируется как векторное преобразование ровно за счет введения следов, указывающих на первоначальное положение элемента, что признается в грамматиках Э.Стэблера, являющихся  строгими моделями Минималистской Программы [Stabler 1997]. Но верно, что у сторонников Хомского отпала нужда приписывать следам разных типов разные категориальные свойства, в отличие от того, что Теория Управления и Связывания предписывала делать в 1980-е гг. А.Алексяду и А.Анагнастополу изучали связь между базовым порядком слов (SVO ~ SOV ~ VSO), параметром нулевого подлежащего по Л.Рицци и реализацией pro. Они возражают против практики объяснять порядок VSO как обращение порядка SVO c добавлением pro в предглагольную позицию (SVOpro VSO) и принимают тезис, близкий к идеям упомянутого Э.Стэблера: они  утверждают, что синтаксическая позиция подлежащего открывается перед глаголом лишь в том случае, когда в предикативном ядре предложения (узел AgrSP или IP, в позднейшей записи) есть сильная черта (strong nominal feature), требующая ее открытия [Alexiadou & Anagnastopoulou 1998: 501]. Языки с «нулевым подлежащим», по их мнению, порождаются в результате передвижения глагола (verb raising), который пересекает позицию подлежащего: такая операция возможна потому, что согласовательная морфология «сильна» и позволяет идентифицировать лицо и число подлежащего без вставки местоименного подлежащего (нулевого или ненулевого). Поэтому Алексяду и Анагнастополу не постулируют начальное pro для языков с «нулевым подлежащим», хотя признают в них pro в других случаях. Рассмотренные ими строгие языки VSO, такие как арабский и ирландский, а также романские и балканские языки SVOVSO с передвижением глагола и объектными клитиками, являются языками pro-drop в том классическом варианте, который принято называть «аргументными языками pro-drop» (argument pro-drop). Их особенностью является то, что опущенное местоимение 3 л. однозначно идентифицируется и в том случае, когда оно не является анафорическим и не восстанавливается с опорой на дискурс. Русский не является стандартным языком pro-drop. Фраза вроде pro пошел на лекцию легко интерпретируется в зн. 1 л. = «Я (ГОВОРЯЩИЙ) пошел на лекцию», с некоторой натяжкой — в зн. 2 л. = «Ты (СЛУШАЮЩИЙ) пошел на лекцию», а интерпретация в зн. 3 л.  = «NN пошел на лекцию» исключена за пределами контекстов, где опущенное местоимение анафорично.  Ср. диалог «<А. Где Ваняi?>  В.  proi пошел на лекцию». Напротив, для таких языков как испанский или новогреческий интерпретация в зн. 3 л. = «NN пошел на лекцию» является дефолтной, а поиск антецедента нулевого местоимения в ближайшем линейном окружении не требуется.

В последовательных языках pro-drop сложились запреты на одновременное употребление личных местоимений и показателей предикатного согласования. Так, в русинском языке (диалект Воеводины), по данным У.Брауна, возможны фразы вроде Добри=є,  Вон добри, но не *Вон=є добри, где одновременно представлены клитика 3 л. ед.ч.   и личное местоимение 3л. ед.ч. м.р. вон. Значение «Я член какой-л. организации», можно выразить по-русински и как  pro член=сом, и как я член, но плеоназм *я=сом член запрещен. Аналогично, значение «я не читал нечто», может быть выражено как при помощи фразы с ненулевым личным местоимением —  я нє читал, так и при помощи фразы с клитикой — нє читал=сом, но комбинация обоих маркеров согласования исключена: *я нє читал=сом, *я=сом нє читал, *я нє=сом читал [Browne 2008].[5] Сходным образом устроен древненовгородский диалект XI-XV вв. В этих языках связка-клитика согласуется с подлежащим только в том случае, когда подлежащее внешне не выражено! Более эффектное доказательство существования pro трудно себе представить.

                 А.Алексяду и Е.Анагнастопулу верно переводят наблюдения типологов над особенностями языков VSO и SVOVSO на метаязык Минималистской Программы, хотя некоторые их доктринарные решения скорее экстравагантны, чем доказательны: так, исследовательницы утверждают, что порядок SVO в балканских и южно-романских языках возникает за счет «клитизации подлежащего слева к глаголу» (clitic-left-dislocation). Этот тезис нужен, чтобы развести строгие VSO языки (-EPP/XP; +SpecTP в терминологии авторов) и языки SVOVSO типа новогреческого (-EPP/XP; -SpecTP в их терминологии). В строгих VSO языках вроде арабского препозитивное подлежащее при порядке S || VO «топикализовано», т.е. занимает позицию SpecTP, а  в SVOVSO языках типа новогреческого порядок SVO не трактуется как топикализация (подлежащее не занимает SpecTP). Для теории нулевых категорий важен вывод о том, что постпозитивное подлежащее в строгих VSO языках остается за пределами ГГ (is VP-external), в то время как в  SVOVSO постпозитивное подлежащее остается в пределах ГГ и, предположительно, занимает узел SpecIP. Отсюда следует, что если нулевым местоимениям приписывается синтаксический статус подлежащего, их тоже следует помещать в узел SpecIP, по крайней мере, для SVOVSO языков вроде новогреческого.

                А.Хольмберг, который критикует Алексяду и Анагнастополу за стремление ограничить применение pro, разделяет одно из допущений их анализа: он устанавливает позицию pro на основе позиций эксплетивных подлежащих вроде англ. it, there, которые он признает материализовавшимися нулями. По Хольмбергу, эксплетивы и коррелятивные им нули могут стоять либо в SpecTP, (SpecCP, в записи Хольмберга), либо в SpecIP. «Топикализованные» эксплетивы/нулевые формы, по его мнению, свойственны языкам типа исландского.  Стоящая в SpecСP форма возможна в начале предложения, но заменяется нулем, если предфинитная позиция уже заполнена другим элементом. Проиллюстрируем этот тезис Хольмберга собственными примерами, взятыми из фарёрских текстов: в (1) эксплетив tað сохраняется в начале предложения, в (2) он опускается в постпозиции глаголу.

 

(1)  фар. Vit byrjuðu hesa greinina við at siga, [CP at tað-Expl gongur-3Sg upp og niður í fiskivinnuni-DatPrepSg].

«Мы начали эту статью с утверждения о том, [CP что в рыболовстве дела идут то лучше, то хуже» ],  букв. «…[что это идет вверх и вниз»].

 

(2) фар. Í fiskivinnuni-DatPrepSg Æ-gongur-3Sg  ___ altíð  upp og niður, 

«В рыболовстве Æ-идет все время (то) вверх, (то) вниз».

 

В качестве образца pro и эксплетива, занимающих узел SpecIP, Хольмберг ссылается на ситуацию в финском языке. Здесь гипотетические нулевые местоимения и эксплетивы, как и в исландском и фарёрском языках, могут употребляться при одних и тех же предикатах, ср. грамматичные примера(3 а-б) при неграмматичном (3в)

 

(3) фин. а.  pro Meni hullusti.

                     went wrong

                   “(дело) пошло плохо”

 

               б. Sitä  meni hullusti.

                   EXPL  went wrong

                   “то же”

 

               в. *Meni nyt hullusti.

                    Went now wrong

    

Неграмматичность порядка V + Adv + AdvPred  в (3 в) объясняется не тем, что финский язык запрещает предложения с начальным глаголом — это не так, ср. (3а), а тем, что элемента, для которого типична роль темы, должен выноситься в предглагольную позицию: *Meni nyt hullustinyti meni ti hullusti. Если же такого перемещения не происходит, в предглагольную позицию вставляется эксплетив sitä, ср. (3б) или нулевое местоимение pro (3а). В отличие от фарёрского, sitä и другой эксплетив, se[6] не устраняются в постпозиции глаголу, например, в общих вопросах,   см. (4).

 

(4) фин. Meni-kö sitä     taas    hullusti?

               Went-Q EXPL again  awry

              ‘Дела что ли снова пошли плохо?’.

 

Как и эксплетивы в исландском и фарёрском, финское sitä возможно в двусоставных конструкциях, в том числе, при подлежащем в 1 и 2 л. и согласованной форме глагола. В этом случае sitä допустимо как в предфинитной, так и в постфинитной позиции, что сближает его с употреблением несогласуемого слова это, ср. рус. это мы с матерью пришли. Однако фин. sitä, в отличие от рус. это, не может предшествовать тематическому подлежащему, если оба они вынесены перед глаголом: (5б) грамматично потому, что местоименное подлежащее minä «я» является ремой или фокусом контраста, в то время как для (5в) найти соответствующую коммуникативную интерпретацию, видимо, нельзя:

 

(5) фин. a. Sitä   olen             minä -kin käynit Pariisissa.

                  EXPL have-1Sg  I-too       visited Paris-INE

                  ‘Я действительно тоже бывал в Париже»’

      

                б. Minä sitä olen käynit Pariisissa.

                  ‘И я бывал в Париже (представь себе)’ /’Я-то бывал в Париже’.

 

                  в. *sitä minä olen käynit Pariisissa.

 

Подобные факты дают основания трактовать фин. sitä не столько как подлежащее, сколько как «формальную тему», но Хольмберг эту возможность отвергает, настаивая на том, что тема или «топик» имеет строго определенные линейные позиции в финском предложении. Последний тезис требует проверки, но ясно, что часть запретов на употребление sitä стоит объяснять синтаксически. Так, финский допускает опущение личных местоимений 1 и 2 л. при согласуемой форме глагола, что оправдывает гипотезу о pro,  но при этом запрещает вставку эксплетива как при внешне выраженном, так и при опущенном местоимении 1 и 2 л., ср. (6а-б) и (7а-б)

 

(6)  фин.     a. *Sitä      puhun          englantia.

                        EXPL   speak-1Sg    English

                      Букв. *“это говорю по-английски”.

              

                     б. *Sitä  minä    puhun          englantia.

                     EXPL I  speak-1Sg    English

                     Букв. *“это я говорю по-английски”.

 

(7)  фин.      а. Oletteko (*sitä)  käyneet Pariisissa?

                      Have-2Pl-Q         EXPL visited   Paris-INE  

                      Букв. “Бывали-ли-вы (*это) в Париже?”   

 

                     б. Oletteko         te (*sitä)     käyneet Pariisissa?

                      Have-2Pl.-Q    you EXPL  visited Paris-INE

                      Букв. “Бывали-ли-вы вы (*это) в Париже?”

 

Эти данные свидетельствуют о том, что вставка фин. sitä  приурочена к определенным позициям, но они не дают ответа, каков в действительности статус sitä — подлежащее или маркер темы, так как все формальные запреты одновременно влекут за собой некоторые коммуникативные ограничения. Если сопоставить финские предложения с русскими, где, как и в финском, опущение тематических местоименных подлежащих возможно лишь в 1-2 л., но не в 3 л., мы увидим, что русские аналоги (6а), (7а-б) исключены полностью — ср. рус. *это говорю по английски, *бывали ли это в Париже? и бывали ли вы это в Париже?[7], а русские аналоги (6б) возможны лишь при определенном чтении, ср. это ÍЯ говорю по английски (местоимение «я» является фокусом контраста) Ú это 8я говорю по Íанглийски (коммуникативно нерасчлененное предложение), но неуместны при других. Грамотные носители русского языка назовут предложения рус. говорю по-английски и бывали ли в Париже? ‘двусоставными неполными’; многие согласятся, что в иной системе терминов этот результат можно записать, как pro  говорю по-английски. Но отсюда вовсе не следует, что пример *это говорю по-английски аномален потому, что слово это (чей статус в качестве грамматического подлежащего еще нужно доказать) стоит в той же позиции, что pro (которое гипотетически отличается от результата эллипсиса русских личных местоимений я/ты/мы/вы, что также еще нужно доказать). Предпосылкой для употребления несогласуемого безударного ситуативного слова это является его референция к ситуации, названной в предтексте или существующем в экстралингвистической реальностей и имплицирующей некоторую логическую связь между текущей и внешней ситуацией, ср. <Тише! > Это ÍАнатолий Сергеевич звонит.  Нет причин думать, что в языках, где употребление ситуативных слов более грамматикализовано, чем в русском, их вставка производится по автономным от коммуникативного синтаксиса причинам. Примеры Хольмберга на вставку sitä в финские предложения с глаголом в 3 л. и эксплицитно выраженным подлежащим и дополнением не рассеивают этого ощущения. Сам Хольмберг приводит (8а-г) в доказательство того, что финский язык удовлетворяет ограничению «глагол на втором месте от начала предложения» (Verb-Second-Constraint, V2), в силу чего якобы запрещается порядок VSO с начальным глаголом (8a), но разрешается порядок Expl+V+S+O, где инверсия глагола и подлежащего компенсируется.  Больше оснований заключить, что финский язык не допускает коммуникативно-расчлененные на тему и рему предложения с начальным глаголом и двумя именными аргументами[8]: если ни один из актантов, способных играть роль темы, не перемещается в предглагольную позицию, ср. (8б) и (8в), вставляется эксплетив sitä (8г):

 

8. фин. a. *Leikki   lapsia kadulla.

                  Играют-3Pl дети-PAR улица-INE

 

                  б. Kadulla    leikki lapsia.

                  улица-INE  играют-3Pl   дети-PAR    ‘Дети играют на улице’  

 

                  c. Lapsia    leikki kadulla.

                  дети-PAR  играют-3Pl  улица-INE   ‘то же’

 

                 г. Sitä  leikki             lapsia            kadulla.

                  EXP     играть-3Pl   дети- PAR    улица-INE    ‘то же’

 

Финский язык разрешает предложения с начальным глаголом, ср. (3а): если кто-либо скажет, что примеры вроде (3а) pro meni hullusti удовлетворяют параметру V2, поскольку перед глаголом meni стоит нулевая категория  pro, возникнет порочный круг. Как бы ни обозначать позицию pro (SpecIP vs SpecCP), ограничения типа германского V2 устанавливаются с опорой на эксплицитно выраженные категории: иначе бы не было никакой разницы между аномальным примером (8а) *pro leikki lapsia kadulla и грамматичным примером (8г) Sitä  leikki  lapsia kadulla — и теоретики имели бы повод заявить, что ИГ lapsia «дети», стоящая в постпозиции глаголу leikki, в обоих случаях не является подлинным подлежащим.

Фин. sitä можно определить как эксплетивное слово со статусом темы и ситуативной референцией: оно может занимать аргументные позиции, хотя его статус в предложениях с согласованной формой предиката требует уточнения. Нет оснований считать его материализацией pro или какой-либо иного нуля; рискованно также определять место  pro в дереве предложения с опорой на дистрибуцию pro, и наоборот. Анализ А.Хольмберга пробуждает скепсис в плане того, что все рассмотренные случаи употребления гипотетических нулевых местоимений подводимы под единый таксон pro. В его изложении сюда попадают как случаи эллипсиса референтных местоимений 1 и 2 л., так и употребления ситуативных местоимений 3 л., предположительно коррелятивных эксплетивам se и sitä (которые при определенных условиях сочетаются с ненулевыми местоимениями 1 и 2 л., что дополнительно запутывает ситуацию). Можно усомниться и в том, что финский (а также русский) вообще являются «языками с нулевым подлежащим». Как отмечалось выше, в 3 л. опущение неанафорического местоименного подлежащего в этих языках невозможно, что заставляет отнести оба языка к классу языков с «дискурсивным опущением pro», а не к классическим языкам с «аргументным опущением pro» (ср. испанский, греческий, сербохорватский, русинский, древненовгородский и т.д.).

 

Рис. 2. «Дискурсивное опущение местоимения» и нулевые формы.

 

 

Структуры с субъектно-предикатной связью и согласованием

Pro

I. Фин. (Minä) puhun englantia.

Рус. (Я) говорю по-английски.

I. Фин. (Me) puhumme englantia.

Рус. (мы) говорим по-английски.

Pro

II. Фин. (Sinä) puhut englantia.

(Ты) говоришь по-английски

II. Фин. (Te) puhutte englantia.

Рус. (Вы) говорите по-английски.

*

III. Фин. (*Han) puhuu englantia.

Рус. (*Он/она) говорит по-английски.

III. Фин. (*He) puhuvat englantia.

Рус. (*Они) говорят по-английски.[9]

Кореферентное

сокращение во

вставленном

предложении

NP1 = NP2

 

I-III. Фин. Pekkai väittää [että Øi /häni puhuu englantia]. ‘П. считает, [CPчто (он) говорит по-английски].’

Рус. Я считаю/ты считаешь/Петрi считает [CP что ?(я) говорю/, (ты) говоришь/ (онi) говорит по-английски].                

 

 

Структуры с нулевым/эксплетивным элементом, без согласования с предикатом

Ø3Sg ~ EXPL

Маркер безличного предиката: фин. Ø3Sg meni hullusti;   Nyt Ø3Sg  / se taas sataaa ’Теперь снова идет дождь’.

  Рус. Ø3Sg  плохо подвигается; Ø3Sg  (*оно) морозит, светает.

Ø3S ~ EXPL

Коррелятивный маркер CP:

Фин. Ø3S g /Sei oli hauskas [CPettä tulit käymään] i ‘(Этоi) Приятно, [CPчто вы пришли навестить] i’ .

Рус. Ø3Sg /Это i странно, что [[CPчто он опоздал]] i. (*Этоi) мне странно, что [[CPчто он опоздал]] i.

 

                Попытка А.Хольмберга демонстрирует те трудности, которые возникают, если за основу взять «дискурсивное опущение местоимений», а полученные таким путем критерии pro распространить на конструкции, где нулевые элементы имеют нетривиальные синтаксические свойства (связанные с ролевой семантикой, референцией и выбором определенной граммемы лица и т.д.). Если такой подход чреват трудностями даже в языке с богатым согласованием, есть опасения, что понятие «дискурсивное опущение местоименных подлежащих» окажется фикцией для многочисленных языков, где согласование между подлежащим и сказуемым отсутствует.

И.А.Мельчук в 1979 г. предложил программу, близкую к тому, что сейчас называется «argument pro-drop». Он настаивает на том, что 1) нулевые подлежащие следует вводить лишь в том случае, если глагольная форма имеет внешне выраженное согласование; 2) нулевую лексему можно постулировать только в том случае, если она вносит в представление высказывания информацию, которая не сигнализируется какой-либо ненулевой формой; 3) каждая постулированная нулевая лексема должна иметь специфические ролевые и референтные свойства, которые не дублируются в полном объеме какой-либо другой лексемой, ненулевой или нулевой.  Концепция Мельчука в полном объеме апробирована лишь на материале современного русского языка; альтернативы ей и границы ее применения в типологии обсуждаются в [Zimmerling 2007], [Zimmerling 2008], [Циммерлинг 2008]. Здесь нас интересуют следствия принятия анализа Мельчука для русского языка и языков с близкими морфосинтаксическими параметрами. Напомним, что Мельчук ввел два разных нуля для 3 л. ед.ч. и мн.ч. в позицию подлежащего в те конструкции, которые в русистике называют неопределенно-личными, ср. (9) и безличными, ср. (10). Оба нуля имеют генерическое значение и роль Агенса, но нуль 3 л. мн.ч. (Æpeople в записи Мельчука) сигнализирует контролируемое и умышленное действие, производимое одушевленным Агенсом, а нуль 3 л. ед.ч. (Æelements  в записи Мельчука) — неконтролируемое действие, производимое природной силой:

 

Рис.3 Нулевые лексемы с ролевой семантикой в модели «Смысл – Текст»:

Æpeople  [[Vf.3.Pl];  +  умышленное действие]

Æ elements [ [Vf.3.Sg];  -  умышленное действие]

(9)           Улиц-у засыпал-и   песк-ом.

(10) Улиц-у    засыпал-о    песк-ом.

 

Если пойти дальше и поставить вопрос о морфологии  Æpeople  и Æelements, их можно признать нулевыми неопределенными местоимениями 3л. в им.п. [Zimmerling 2008]. Æpeople  and Æelements  обладают рядом синтаксическим свойств, общих с ненулевыми подлежащими русского языка:  они контролируют и определяют по крайней мере три черты — согласование глагола в числе и роде (3Sg.Neut. для Æelements и 3Pl. для Æpeople), рефлексивизацию и присоединение деепричастного оборота, ср. (11) и (12).

 

                Рис. 4. Нулевые лексемы как контролеры подлежащных свойств:

Контроль за рефлексивизацией

Контроль деепричастного оборота

(11) В своем i доме Æ peoplei обычно не гад-ят  

(12) Пиратскими  дисками Æ people i  торгу-ют    в Лужниках, [IP PRO i обеспечивая  i всех москвичей][10].

 

В древнерусском языке то значение, которое в русском выражается неопределенно-личными конструкциями в глаголом в 3 л. мн.ч. (ср. лексему Æpeople Мельчука), выражалось безличной конструкцией с глаголом в 3 л. ед.ч., как показал Й.Зубаты [Zubáty 1954]. Б.Гавранек указал,  что в древних славянских языках не было четкого деления глагольного словаря на «личные» и «безличные» лексемы, так как позицию подлежащего можно было устранить вообще при любом предикате [Havr<nek, 1962]. Такое состояние обнаруживается непосредственно, либо восстанавливается из сопоставления разных временных срезов. Так, др.рус. пример (13а) из “Слова о Полку Игореве” был уже непонятен переписчику, который исправил его, вставив возвратную частицу ся: тем самым, он создал двусоставное предложение с ИГ гласъ в позиции внешне выраженного подлежащего в имен.п., ср. (13б).

 

Рис. 4.

Конструкция с нулевым подлежащим

Грамматическое подлежащее в имен.п.

(13а) На Дунаеви Ярославнынъ гласъ=Acc Sg  Æ3Sg слышить

(13б) На Дунаеви Ярославнынъ гласъ=Nom Sg   слышить ся.

“[One can hear] Yaroslavna’s voice at Danube

“Yaroslavna’s voice can be heard at Danube

 

В этих условиях подход Мельчука необязателен — каждую глагольную вокабулу легко представить в виде пары лексем, ср. др. рус. cлышить 3Sg  {a)“(someone) hears”, b) “they hear”, “one can hear”}. Но если вводить нулевые подлежащие с ролевыми свойствами, достаточно единственной нулевой лексемы Æ3Sg со значением “УСТРАНЕННЫЙ СЕМАНТИЧЕСКИЙ СУБЪЕКТ”. В современном русском  Æpeople  и Æ elements  имеют роль Агенса, но в других языках, как в древнерусском, возможны и нулевые нереферентные  местоимения с ролью Экспериенцера и прочими неагентивными ролями.

              Нулевые и формальные подлежащие могут иметь разные свойства даже там, где они связаны отношением генетической преемственности. В ряде языков конструкции с нулевыми подлежащими были перестроены за счет добавления формальных слов, (ср. Eng. It, there, Fr. Il, Ge. es, Da. det, der), причем последние унаследовали синтактику нулевых подлежащих [Циммерлинг 2002, 571-600; 634-664]. Заманчиво трактовать эксплетивы как ‘материализовавшиеся нули’. Такой анализ годится для финитных схем  с глаголом в 3 л. акт. залога, но конструкции с причастием и эксплетивом нередко запрещают ‘пассивизацию’ непереходных глаголов действия (ср. значения “COME”, “GO”, “DANCE”), но разрешают ‘пассивизацию’ стативных глаголов (ср. значение “SEE”). Те же самые глаголы ранее допускали безличный пассив с нулевым подлежащим:

 

Рис. 5 Нулевое подлежащее и эксплетивное подлежащее в скандинавских языках:

 

 

+ Нулевое подлежащее: - Нулевое подлежащее.

- Нулевое подлежащее, + эксплетивное подлежащее.

Языки

Древнеисландский

Датский, шведский, норвежский

Стативы: 

(-активность)

Var=3Sg sofit=Sup lengi «спали долго», букв. «было спавши долго»

Норв. Det=Expl blev=3Sg sovet=Sup lenge hver morgon, букв. «Это было спавши долго каждое утро»

Глаголы движения: (+активность)

Var=3Sg til dura gengit=Sup. Букв.  «было пойдено к дверям» Var=3Sg komit=Sup snemma букв. «пришедши рано»

Норв. *Det=Expl blev=3Sg kommet=Sup, букв. * «Это было пришедши»; *Det=Expl blev=3Sg fart=Sup букв. "Это было поехано"

 

                Может ли нулевое подлежащее иметь морфологический падеж? Для русских Æelements  и  Æpeople, вводимых в модели «Смысл – Текст», ответ положительный, для pro ― отрицательный. Мы уже отмечали, что существуют теории (большого) PRO, где данной категории приписывается падеж, причем не абстрактный, а морфологический. Иногда уместно постулировать два разных нуля в двух связанных между собой схемах с ядерным актантом в одном и том же падеже, если их ролевая семантика различна. Ровно это имеет место в современном исландском языке, где, руководствуясь критериями Мельчука, надо вводить два разных нулевых местоимения 3 л. ед.ч. в двух сходных дативных схемах:

 

Рис. 6. Два типа нулевых агентивных лексем в исландском языке:

 

Неодушевленный Агенс,

 {-CONTROL}

Одушевленный агенс {± CONTROL}

Глагольно-безличная конструкция:

Безличный пассив:

B<tnum=DatSg Æ1-hvolfdi=3SgPret "лодку опрокинули", букв.“лодке опрокинул(о)”.

B<tnum=DatSg Æ2-var=3SgPret hvolft=Sup букв. «лодке опрокинул(о)».

*B<tnum=DatSg Æ1-hvolfdi=3SgPret viljandi  букв. *«лодке опрокинул(о) умышленно».

B<tnum=DatSg Æ2-var hvolft=Sup viljandi, букв. «лодку опрокинуто умышленно».

 

То различие, которое исландский выражает противопоставлением глагольных и причастных схем, выражается в русском двумя глагольными схемами с разными нулевыми местоимениями, ср. аномальный пример *лодку Æelements опрокинуло умышленно с грамматичным примером лодку Æpeople опрокинули умышленно.  Различение финитных/нефинитных схем, схем с глаголом в 3 л. мн.ч. /3 л. ед.ч. оказывается лишь аспектом синтаксической техники, кодирующей одно и то же семантическое противопоставление, что косвенно свидетельствует о реальности нулевых подлежащих с ролевой семантикой.

                Можно ли одновременно выделять нескольких местоименных нулей, часть которых имеет ролевые свойства, а часть нет? Современный исландский и фарёрский дают шанс это проверить. А.Хольмберг и К.Платцак относят эти языки к языкам с нулевым подлежащим, где Согласование и Падеж «сильные», в терминах Минималистской Программы [Holmberg & Platzack 1995]. Исландский и фарёрский имеют эксплетивные местоимения 3л. ср. р. (исл. það, фар. tað), но они факультативны: предикатов, которые требовали бы эксплетивов при любом порядке слов, нет. При этом вставка það/tað возможна лишь в одном классе исландских и фарерских предикатов. Вставка исл. það запрещена при таких глаголах как исл. lægia «сходить на нет» или slota «успокаиваться». Ср. исл. vindinn-AccSg Æ-lægir-3Sg «ветер стихает», но не *það-Expl lægir vindinn; исл. veðrinu-DatSg Æ-slotaði-3Sg, но не *það-Expl slotaði veðrinu. Значение ‘Пациенту хуже’ можно выразить по-исландски как в схеме с það, ср það-Expl dregur-3Sg stöðugt af sjúklingunum-Dat.Prep. букв. ‘Это  тащит постоянно из больного’, так и в схеме, запрещающей вставку það, ср.  sjúklingunumDat.Sg. Æ-hrakar-3Sg, букв. «больному худшает».  Нельзя лишь произвольно варьировать эти схемы при одном и том же предикате.

                Применив общий таксон для случаев опущения  það/ tað в классе глаголов типа draga,  и для случаев, где það/tað вообще нельзя вставить (ср. глаголы типа hraka type), мы проигнорируем разницу между двумя совершенно разными  классами предикатов и синтаксическими схемами. Исландский и фарерский в разных классах предикатов используют оба вида нулевых категорий ― и pro, и ‘нули Мельчука’. Эти языки лексикализовали употребление нулевого подлежащего Æ3Sg в классе hraka: класс hraka семантически задан и включает только глаголы действия и процесса, но не глаголы других групп. Тем самым, нулевое местоимение Æ3Sg  отлично от pro и имеет следующие ролевые и референтные свойства: {+Aгенс; -Референтность; -Одушевленность}. Класс draga является открытым, поэтому употребление pro и það/ tað  в исландском и фарерском не обусловлено выражением какой-либо ролевой семантики.

                В свете выявленных различий между pro и ‘нулями Мельчука’ стоит оценить гипотезу о наличии в русском нулевой лексемы 2л. ед.ч. Ø2Sg, нетождественной эллипсису местоимения ты: напомним, что эллипсис личного местоимения, по крайней мере, в нотации Хольмберга, квалифицируется как pro. Если ограничиться материалом, который привел сам автор, ср. рус. Его не переспоришь, Идешь, бывало, по Бродвею [Мельчук 1995: 187], то ни интуитивных, ни формальных оснований признавать Ø2Sg нет, так как эксплицитно выраженное местоимение ты тоже часто употребляется в генерическом значении. Но в русском есть две конструкции, которые побуждают ввести  нуль (нули) 2 л.: это т.н. коррелятивные предложения типа рус. Как посеешь, так и пожнешь и структуры с вторичной предикацией типа рус. Такое обучение не сделает  2Generic] умным/умными/умной,  Пластический хирург не сделает 2Generic] красавцем. Русский запрещает коррелятивные предложения в 3 л. с pro, ср. (14а) и требует эксплицитно выраженного ненулевого местоимения  в левой части коррелятивного комплекса, ср. (14б); в правой части pro допустимо (14в), хотя оно и необязательно.

 

(14) а. * [proi ищет] i,  proi всегда найдет; *[proi что болит] i, proi о том и говорит.

 

        б.    [Ктоi ищет] i, тотi всегда найдет. [У когоi чтоj болит] i, тотi о томj и говорит.

 

        в.     [Ктоi ищет] i, proi всегда найдет. [У когоi чтоj болит] i, proi о томj и говорит.

               

Это является серьезным основанием вводить лексему Ø2Generic  в представление примеров вроде (15а), (16а) тем более что в правой части Ø2Generic не может заменяться эксплицитно выраженным генерическим местоимением ты, ср. аномальные примеры (15б) и (16б):

 

(15) а.    2Generici Ищешь в чужом государстве], [Ø2Generici / proi находишь в своем болоте].

 

        б.   *[Ø2Generici Ищешь в чужом государстве], [ тыi находишь в своем болоте]. 

 

(16) а.  2Generici как посеешь] i, [Ø2Generici/ proi так и пожнешь].

       

        б.  *[Ø2Generici как посеешь] i, [так тыi и пожнешь].            

 

Неясно, следует ли признать для русского языка одно или два нулевых местоимений 2 л. С одной стороны, Ø2Generic в коррелятивных предложениях указывает на форму имен.п. ед.ч., а в конструкциях со вторичной предикацией генерическое местоимение 2 л. стоит в вин.п. и может принимать формы всех родов и чисел. С другой стороны, введение единого нулевого генерического местоимения 2 л., способного принимать формы имен.п./вин.п. обеих чисел, но не другие падежные формы, кажется меньшим злом для грамматической теории, чем признание синтаксического нуля, специализированного в функции дополнения[11]. Доказательство того, что в конструкциях со вторичной предикацией реализуется именно Ø2Generic, а не эллипсис (pro-форма) генерического ты, представляет дистрибуция обсуждаемых местоимений, так как эксплицитно выраженное генерическое ты согласуется по роду и полу с полом реального референта: пример (17) с нулевым местоимением 2л. уместен и в том случае, если референт является мужчиной, а пример (18) в этой ситуации звучит аномально.

 

(17)  Пластический хирург не сделает Ø2Generic i {M/F; Sg} красавицей i{F; Sg}.

 

(18) Пластический хирург не сделает  тебя i {F; Sg} красавицей i {F; Sg}.

 

Подведем промежуточные итоги. Лучший способ проверить реальность синтаксических нулей состоит в обращении к типологии, но типология нулевых элементов еще не создана. Сведение всех нулевых местоимений финитного предложения к общему таксону pro непродуктивно; дискурсивное опущение личных местоимений, кореферентное сокращение местоимений и запреты на эксплицитное выражение местоименных подлежащих — три разные механизма. Возможности дальнейшей классификации нулевых местоимений связаны с различением нулевых подлежащих, имеющих ролевую семантику (ср. ‘нули Мельчука’), и лишенных ее, а также местоимений, привязанных и непривязанных к определенным граммемам лица: часть нулевых местоимений 3 л. имеет признаки, не свойственные местоимениям 1-2 л и нулевым местоимениям, принимающим формы разных лиц. Возможно семантическое противопоставление нулевых местоимений 3л. ед.ч. и 3 л. мн.ч., но те же значения могут быть выражены и с помощью другой комбинации нулевых категорий. Часть нулевых местоимений охарактеризована в плане падежа и рода, что связано не с семантикой, а с согласовательными ресурсами конкретного языка. Нулевые местоимения с ролевой семантикой Агенса и без нее могут сосуществовать при разных классах предикатов.

 

ЛИТЕРАТУРА

 

Alexiadou A. & E.Anagnastopoulou 1998. Parametrizing AGR: Word Order, V-movement and EPP-checking // Natural Language and Linguistic Theory 16:491-539.

Babby L. 2002. Subjectlessness, External Subcaterization, and the Projection Principle // Journal of Slavic Linguistics. 10: 341-88.

Boeckx C. & N.Hornstein. 2004. Movement under Control // Linguistic Inquiry 34, 269-280.

Browne 2008. Clitic Ordering in Vojvodina Rusinski // Slavic Linguistic Society 3, Ohio June 10-12, 2008. 

Chomsky N., Lasnik H. 1993. Syntax in generativen Grammatik //  Syntax: An International Handbook of Contemporary Research / J. Jacobs, A. von Stechow, W.Stermfeld, T.Venneman, eds. Berlin & New York, Walter de Gryuter,   506- 569.

Gilligan, Gary M. 1987. A cross-linguistic approach to the pro-drop parameter. Univ. of Southern California PhD.

Havr<nek B. 1962. K historickosrovn<vacRmu pozn<nR syntaxe slovanskvch jazyků // Ot<zky slovansků syntaxe. Praha.

Holmberg, Anders. 2005. Is there a little pro? Evidence from Finnish. Linguistic Inquiry 36, 533–564.

Holmberg A. & C.Platzack. 1995.  The Role of Inflection in Scandinavian Syntax. N.Y: Oxford UP.

Jaeggli O., Safir K. (eds.) 1989. The null subject parameter. 1989. Dordrecht, Foris.

Lavine J. 2005. The morphosyntax of Polish and Ukrainian –no/-to // Journal of Slavic Linguistics 13: 75-117.

Mel’čuk I. 1979. Syntactic, or Lexical Zero in Natural Language //Proceedings of the Berkeley Linguistic Society.Berkeley: UCB, 224-260.

Rizzi L. 1986. Null subjects in Italian and the Theory of pro. L. 501-557.

Sigurxsson Halld\r ;rmann. 2008. Conditions on argument drop  - in press.

Sigurxsson Halld\r ;rmann. 2008a. The Case of PRO // Natural language and linguistic Theory  - in press.

Stabler, E.P.1997. Derivational minimalism. In Christian Retore, ed., Logical Aspects of Computational Linguistics. Springer, p. 68–95.

Zimmerling A. 2007. Zero Lexemes and Derived Sentence Patterns. Wiener Slawistischer Almanach, Sondetrband 69.

Zimmerling A. 2008. Dative Subjects and Semi-Expletive Pronouns in Russian // Formal Description of the Slavic Languages, FdSL 7 / U.Junghanns, L.Szucsic, G.Zybatow (eds) – in press. 

Zubáty J.1954. Studie a l<nky, II. Praha.

Мельчук И.А. 1995. Русский язык в модели Смысл « Текст. Москва-Вена: Языки русской культуры. (Wiener Slawistischer Almanach, Sonderband 39).

Циммерлинг А.В. 2002.Типологический синтаксис скандинавских языков. Москва.

Циммерлинг А.В. 2008. Нулевые лексемы в синтаксисе: догматика и типология. Acta linguistica Petropolitana IV, part 2. Santk-Petersburg, 2008, 226-244.

 



[1] Статья написана при поддержке гранта РГНФ 09-04-00297  «Типология синтаксических ограничений».

[2] Мы не касаемся попыток сторонников Н.Хомского объявить операции Move и Merge реализациями одного общего механизма.

[3] В [Holmberg 2005] предлагается считать, что часть нулей (PRO) соответствуют критерию «запрета на ненулевой план выражения», а другая часть нулей (pro)   соответствуют критерию  «операцию по устранению элемента из некоторой синтаксической позиции».

[4] Если синтаксические нули и некоторые аргументы в косв.п. имеют те же свойства, что и материально выраженные подлежащие, маркированные стандартным для данного языка способом, их нельзя произвольно соединять в пределах одного финитного предложения: надо либо постулировать для рус. мне было холодно нуль в позиции подлежащего, либо объявить подлежащим элемент мне, но не применять эти гипотезы одновременно.

[5] В русинском языке допускается однократное употребления маркеров лица и числа во фразах типа Барз=є красни ‘(Это) очень красиво/-ый’ или Авто барз краснимашина очень красивая’, но запрещается плеоназм типа *Авто=є барз красни «Машина очень красивая».

 

[6] Se и sitä являются разными падежными формами одного и того же местоимения 3 л.

[7] Мы исключаем чтения, где это является междометием.

[8]Возможно, также и коммуникативно-нерасчлененные предложения с начальным глаголом. Русский язык соответствующие предложения разрешает. 

[9] В таблице не учтены неопределенно-личные предложения вроде так говорят по- английски, для которых в теории И.А.Мельчука предусмотрена  особое нулевое подлежащее ØPeople (нулевой нереферентный Агенс).

[10] Мы добавили PRO в позицию подлежащего вставленного деепричастного оборота и отметили его кореферентность лексеме Æ people  в главном предложении. В рамках самой модели «Смысл – Текст» такая запись не нужна.

[11] Структурный вин.п. и имен.п. коррелятивны, а актант в вин.п. в структурах со вторичной предикации естественно квалифицировать как подлежащее вставленного предложения.